Вадим Константинович Крюков. Некролог

ВАДИМ КОНСТАНТИНОВИЧ КРЮКОВ
(23.II.1931-14.XII.2011)

(на фото справа)

Для меня он всегда был «дядей Вадимом». Так я называл его, будучи трех-четырехлетним ребенком, и точно так же, по привычке, обращался к нему месяц назад, когда мы с ним последний раз говорили по телефону — как всегда, долго и как всегда, о музыке. Один из ближайших друзей моего отца, его единомышленник в музыкальных интересах и коллекционировании редких записей, он часто бывал у нас дома еще с 1957 или 1958 года и, казалось мне, он «всегда был и всегда будет». И вот сегодня утром я узнал о его смерти…
Почти всю свою жизнь он проработал редактором на Всесоюзной студии грамзаписи (та самая фирма «Мелодия»). Он был одним из тех энтузиастов, благодаря усилиям которых целые поколения наших соотечественников получили возможность иметь дома на грампластинках записи Фуртвенглера, Бруно Вальтера, Клемперера, Шнабеля, Кетлин Ферриер… Это ведь теперь можно залезть в Интернет и без особого труда найти даже самую раритетную запись, а в то время редкую пластинку разыскивали, добывали всеми правдами и неправдами, брали на один вечер у знакомых, переписывали на магнитофон… Быть меломаном в то время было гораздо труднее.

Именно Вадиму Крюкову мы обязаны существованием лучших записей Владимира Софроницкого, сделанных с концертов в Музее Скрябина. Вместе со своим другом, пианистом Игорем Никоновичем они в дни концертов Софроницкого в музее приносили туда огромный бобинный магнитофон, устанавливали его в соседней с залом комнате, тянули провода, ставили микрофон — на подоконнике, за шторой (все записи делались тайком от Софроницкого — его всегда сковывало сознание того, что его записывают). Если концерты были в пред- или посленовогодние дни, записывать было проще — микрофон прятали в стоящей рядом с роялем новогодней елке… Сейчас эти записи, сделанные более полувека назад двумя молодыми энтузиастами в столь кустарных условиях — одна из ценнейших страниц отечественной звукозаписи.
Вадим Крюков был интереснейшим, очень незаурядным человеком. Я так и не узнал, кто он по образованию. И это не имело никакого значения. Потому что по своему призванию он был Меломаном. Да, вот так, с большой буквы. Есть гениальные поэты, композиторы, музыканты, актеры — а он был гениальным слушателем. Язык не поворачивается назвать его любителем — этот «любитель» знал и понимал музыку так, как очень мало кто из профессиональных музыкантов. Он обладал какой-то просто нереально цепкой памятью, раз и навсегда запоминая — в мельчайших деталях! — не только само произведение, но и его трактовки различными исполнителями. Он мог, например, рассказывать о том, что ранняя моно-запись «Весны священной» Оркестром де Пари под управлением Игоря Маркевича гораздо интереснее и ярче, чем более поздняя, сделанная тем же оркестром и тем же дирижером в стерео-варианте… В наших телефонных разговорах (долгих и регулярных) он наизусть читал многие десятки стихотворений, цитировал по памяти целые абзацы из различных книг, статей, рецензий… И вот что хотелось бы подчеркнуть: в этом знании, в этом блестящем владении материалом не было ничего от голой сухой эрудиции — нет, все это было следствием огромного интереса и истинной, горячей, непосредственной любви к предмету. Это был человек, который в полном смысле этого слова ЖИЛ искусством, дышал им, как воздухом. Общаясь с ним, я всегда чувствовал его богатейший, глубокий, неординарный внутренний мир.
Светлая ему память, и спасибо ему за то, что он был.